В углу зашевелился Марио. Соглядатай встал, печально вздохнул и сказал:

— Пожалуй, я пойду…

Улисс молчал. Перед выходом коала обернулся и грустно сказал:

— Мне очень жаль, Улисс… Очень жаль, — и вышел.

Лис Улисс остался один. Он стоял посреди комнаты и прислушивался к тишине. Такой тишины его дом не помнил уже давно. Это была настоящая тишина. Даже настенные часы шли бесшумно — так боялись нарушить эту тишину. Улисс пошевелил левой лапой. Лапа не издала ни звука. Улисс покачал головой. Тишину это не спугнуло. Тогда Улисс вскрикнул. И проклятая тишина наконец-то разбилась. Часы облегченно затикали.

Улисс сварил кофе. Сделал глоток. Поморщился. Добавил сахар. Сделал еще глоток. Вылил кофе. Сел в кресло, закрыл глаза. Открыл глаза, встал. Прошелся по комнате. Подошел к окну. Постоял. Посмотрел. Отошел. Сел за стол. Поглядел на папку. Провел по ней пальцами. Закрыл глаза. Улыбнулся. Открыл глаза. Утер слезы. Встал. И сказал:

— Нет.

Нет, сказал себе Лис Улисс, еще не все потеряно. Группы Несчастных больше нет, но он не одинок. Ему есть, с кем отправиться в путешествие. Улисс надел пальто, вышел из дома и стремительно зашагал по освещенной фонарями улице.

Все же так просто, говорил себе Улисс. Не надо спорить с жизнью. Может, все к лучшему. Да, конечно, так и есть. И хотя бы один зверь обрадуется. Вот сейчас он придет и скажет: «Поехали со мной». И сразу станет хорошо. Обязательно станет. Сразу.

Вот и дом Барбары. В окнах горит свет — замечательно, значит, волчица не спит. Воодушевленный Улисс взлетел на крыльцо и занес лапу, чтобы позвонить в дверь. Но не позвонил. Лапа застыла в воздухе. Из дома донесся звонкий смех Барбары. Затем послышался голос. Слов было не разобрать, но голос принадлежал самцу. Улисс узнал шакала Тристана. Снова раздался смех. Теперь смеялись оба — и самец, и самка. Улисс опустил лапу. Медленно перевел взгляд на часы. Как поздно… Очень поздно…

— Поздно… — прошептал Улисс. Развернулся и зашагал прочь. Он ничего не видел и не слышал. Лапы сами несли его домой…

Портовая таверна «Кабан и якорь» была переполнена, здесь царили гам и дым. Евгений сидел за столиком в углу и пил. Пил серьезно, потому что намерен был напиться до беспамятства. Кружка пива перед ним опустела на четверть, и пингвин преисполнился решимости осушить ее до дна. Сколько бы времени на это не понадобилось.

Кто-то подошел, над столиком нависла тень. Раздался радостный голос:

— Кого я вижу! Хаврош! Благороднейший из пингвинов!

Не дожидаясь приглашения, хорек по имени Каррамб уселся напротив Евгения.

— Денег не дам! — хмуро предупредил пингвин.

— И не надо! — кивнул Каррамб.

— Вот и не дам!

— И хорошо! Кстати, Хаврош… Разве ты не хочешь справиться о судьбе тюленя-инвалида?

— Нет, — ответил Евгений, с отвращением отпивая пиво.

— Так вот, — продолжил Каррамб, не обратив никакого внимания на ответ собеседника, — бедный тюлень идет на поправку. Чтобы окончательно его вылечить, нужно совсем немного…

— Денег не дам! — перебил Евгений.

— Если тюленю не помочь, он ведь и помереть может, — встревожился хорек.

— Пускай помирает, — жестко сказал пингвин.

Каррамб не поверил своим ушам.

— Помрет? Тюлень? Он же спас пингвина!

— И пингвин пускай помирает.

— Ты меня разочаровываешь, — с горечью произнес хорек.

— Вот и хорошо, — кивнул Евгений. — Не смею задерживать.

— А если… — начал было Каррамб.

— Денег не дам! — напомнил Евгений.

— А ты казался таким добросердечным пингвином, — хорек осуждающе посмотрел на Евгения.

— В моем сердце не осталось добра, — с пафосом изрек Евгений. — Я растряс тепло своей души на Старом Кладбище, в подземельях сверхобезьянцев и в полицейских застенках. Меня предали возлюбленная и лучший друг. Мои мечты разбили в прах. И денег я не дам!!!

— Э-э… — растерялся Каррамб.

А пьяный и злой Евгений не чувствовал ни капли страха. Не пристало ему, бывалому пингвину, бояться каких-то кабацких жуликов. Он наклонился к собеседнику и тихо, но грозно повторил:

— Денег не дам… А будешь приставать, еще и у тебя заберу. Понял?

— Понял, — сказал Каррамб. Его оторопелый взгляд сменился на уважительный. Хорек внезапно почувствовал в пингвине родственную душу. Повинуясь неожиданному порыву, он с чувством протянул Евгению единственную лапу. Пингвин, недолго думая, ее пожал. Теперь он стал своим для Отбросов Общества. Это чувство грело его израненное сердце.

Евгению захотелось излить душу новым друзьям. Решительным движением крыла он отодвинул в сторону кружку пива и, пошатываясь, взобрался на стол.

— А ну, тихо все!!! — завопил он, упиваясь бесстрашием, наглостью и безнаказанностью.

В кабаке воцарилась тишина. Все с изумлением уставились на необычного пингвина, который до сих пор казался тихоней.

— Стихи! — объявил Евгений заплетающимся языком. — Юк ван Грин! Да вы хоть знаете, кто это, несчастные отбросы общества? Знаете, каким он парнем был? Эти две девки… Ничего вы не знаете! Но я вам скажу. Он был таким же как вы! Да! Он тоже обитал на дне!

— Эй, ты, а ну, слезай! — выкрикнул кто-то.

— Молчи, несчастный! — презрительно бросил Евгений. — Ты не смеешь говорить, когда звучат стихи самого Леобарда!

— Если кто-то помешает моему другу Хаврошу, он будет иметь дело со мной! — громко пригрозил Каррамб.

— Пусть читает! — раздались со всех сторон одобрительные крики. — Давай, пингвинище!

— Стихи! — повторил Евгений. — Про любовь, — пояснил он. — Грустные.

Все зааплодировали. Евгений с досадой махнул крылом.

— Да разве вы способны прочувствовать, сколько боли в этих строчках. «Я бы считать не учился». Вы ведь даже не понимаете, почему поэт не учился бы считать! Эх, да что объяснять!

Затем плачущего Евгения стащили со стола и принялись хвалить, поить, тормошить, а когда он совершенно пьяный заснул, хорьки во главе с Каррамбом отволокли его домой, с трудом выпытав из него адрес, уложили в кровать и даже не тронули кошелек. Правда, одноглазый хорек пытался, но получил оплеуху от Каррамба и устыдился. Хорьки ушли, а Евгений спал и видел во сне красный цвет…

Лис Улисс жег бумаги. Медленно вытаскивал из папки лист за листом и кидал в камин, превращая в золу события последних дней. Протоколы заседаний, схемы, планы — короче, все, что касалось Несчастных и поисков карты. Бумаги гореть не хотели, они пытались выскользнуть, увернуться, но были бессильны против воли Улисса и силы пламени. Огонь пожирал листы с удовольствием, он давно присматривался к папке, мечтая, что однажды до нее доберется и порезвится на славу.

Улисс не замечал ни паники бумаг, ни радости огня. Он хотел только одного — уничтожить память о последних днях, чтобы боль отпустила его. Он смотрел на огонь, но не видел его. Лапа автоматически продолжала экзекуцию.

Скрипнула входная дверь. Кто-то вошел в дом. Улисс даже не обернулся.

— Дверь была открыта, — раздался голос Марио.

Улисс не ответил, достал очередную приговоренную бумажку и отдал ее на растерзание камину. Пламя моментально за нее взялось, и та начала жалобно потрескивать.

Соглядатай подошел, взял стул и сел рядом с Улиссом.

— Порываешь с прошлым? — с пониманием сказал он.

Улисс промолчал.

— И не жалко? — спросил Марио. — Можешь не отвечать. Ясно, что жалко, но надо. Раз все предали… Да, Улисс?